Балабойт не пил уже восемнадцать дней. Больше, чем его сын Аркаша всю жизнь. Аркаше было всего две недели. Его грядущее появление на свет, собственно, и подвигло Балабойта на ряд судьбоносных решений.

Первым делом он отказался от курения. Одну пачку выбросил в роддоме, еще четыре – когда вернулся домой. Но выдержал всего около трех часов и опомнился лишь тогда, когда обжег палец, гася окурок о дно только что вымытой пепельницы чешского стекла. Кожа на пальце мгновенно вздулась белым пузырем.

С выпивкой вышло удачнее. Оказалось, что если пораньше ложиться спать и попозже вставать, то можно не пить целыми днями. В общем, вполне терпимо. Иногда, правда, возникала мысль о том, что за такое безоговорочное геройство надо бы себя наградить стаканом-другим, но случалось это всегда ближе к вечеру, и Балабойт сразу же ложился спать, зарываясь головой в подушку, чтобы мысль о предательстве не проняла его до костей.

С женой Балабойт не был. Спал он на жесткой кушетке на балконе, даже зимой. Жена депортировала его из общей постели давно – он уже и не помнил, когда. А забеременела от случайного соития, когда оба они были пьяны, причем она – впервые в жизни.

Рожала она тоже впервые в жизни, а делать это в сорок с хвостиком и без привычки было непросто. Врачи долго колдовали меж воздетых к потолку колен, вытеснив Балабойта на периферию палаты, но все закончилось благополучно. Младенца извлекли, обмыли, взвесили и унесли. Роженицу заштопали, обмыли – и она заснула. А Балабойт пошел домой.

Далее все развивалось по новой партитуре. Жена занималась ребенком, Балабойт мыл посуду, выносил мусор, ходил в магазин, купал Аркашу, сюсюкал и тютюкал. Они с женой стали разговаривать, и он вспомнил, что ее зовут Светланой.

Она все еще не допускала его в свою с Аркашей комнату, сама вставала к младенцу по ночам, а если Балабойт просыпался и выскакивал с балкона, мягко возвращала его обратно. Дескать, не волнуйся, Витюша, мать ребенку в такие моменты нужнее – у нее есть то, чего нет у тебя: мо-ло-чко!..

Постепенно стало казаться, что у него получается семья. Вытанцовывается, складывается, как кроссворд, в котором угадано, наконец, центральное слово, дающее ключи и ключики ко всем остальным горизонталям и вертикалям.

Раньше Балабойт никого из людей не любил, кроме старого румына Шломи, одинокого алкоголика. Теперь, с появлением маленького Аркаши, жизнь стремительно наполнялась смыслом и разбухала, как воздушный шарик. Балабойт с интересом отдавался новым ощущениям, которые еще нельзя было в полной мере назвать чувством отцовства, но подступами к нему – пожалуй.

Иногда он просыпался на своей кушетке от щемящей боли в груди и не понимал, где находится. Несколько минут уходило на то, чтобы мутное сознание восстановило кошмарный сон, связанный с утратой дорогого существа – Аркаши. Раньше, когда он пил, кошмары ему не снились, – сама жизнь была относительным кошмаром, похожим, скорее, на комикс, потому что Балабойта этот кошмар совсем не пугал.

[к странице 2]