___________________________________________

страница [1] [2] [4] [5] [6]

[3]

Его подбрасывало и укачивало. Он ощущал такую душевную и телесную легкость, что, казалось, вздумай он повторить известный трюк у берегов Капернаума, ему легко удалось бы прошагать по водам Галилейского моря от берега до берега. Недавно ему такое даже приснилось. Будто в белой лодке посреди моря сидит счастливая Светлана и машет ему флажком, а он с Аркашей на руках идет себе по водной глади, аки посуху, и края его одежд исцеляют не только море, но и небо, и воздух, и свет.

В общем, восемнадцать дней после того, как он бросил пить, Витюша Балабойт прожил в состоянии нарастающего воодушевления.

А на девятнадцатый день возле "Синематеки" он встретил Веру Креплер. Они не виделись уже месяц и даже не переговаривались по телефону. С рождением Аркаши Вера стала первым человеком, которого Балабойт мысленно вычеркнул из своей жизни.

Вдобавок к моральной тяжести от этой внебрачной связи Верка влетала Балабойту в копеечку. Она не только пила впрок, как верблюдица на оазисе, но и требовала особого к себе отношения – отдельной комнаты в мебелирашках (сама она жила с престарелой матерью и тетей), конфетку перед сном, горячего завтрака с пивом. И все это за счет Балабойта, которого она в глаза боготворила, а за глаза называла клиентом.

О том, что у Верки, агента по продажам холодильников, была определенного рода клиентура, знали все. И Балабойт – в первую очередь. Однако он понимал нечто такое, чего не понимал никто – и это выделяло его из массы клиентов и наблюдателей. Дело в том, что все считали Верку потаскушкой-нахлебницей, а Балабойт знал, что она могла обходиться и без расходов на аккомпанемент, поскольку занималась этим делом из чистой любви к процессу.

Креплер прильнула к Балабойту мягкой грудью и поцеловала его под нос. Ее лицо пахло пудрой и помадой. Зеленоватые в крапинку зрачки (такой цвет глаз Балабойт не любил), редкие ресницы, вздернутые, выщипанные, как газонокосилкой, брови, покрашенный седой краской пучок темно-рыжей в целом челки, – все это дышало вожделением и похотью.

– Фу-у-у, – разочарованно протянула она. – Какой трезвый…

Вера Креплер еще не знала, что отказано ей от балабойтова тела, отказано бесповоротно и навсегда. Балабойт собрался было об этом объявить, но Верка схватила его за руку и повлекла в сторону театра "Габима".

– Слышали, слышали… – пропела она. – А как же! Весь бомонд трезвонит, что вашего полку прибыло! Как прошли роды, мазл тов? Сколько килограммов? Девочка? Как назвали?

– Кесарево. Три шестьсот. Мальчик. Аркаша, – выпалил  Балабойт и почувствовал, что краснеет.

– Ставьте ведро! – гаркнула Верка. Это был излюбленный балабойтов призыв. – Чего ж вы прячетесь? А, Витюша? Идемте-ка в "Кобылу" – там уже Дыру открыли… Это дело надо обмыть!..

"Кобылой" называлась забегаловка, переименованная по факту своего внезапного огрубления из "Лошадки", а Дырой – некое подобие обособленного кабинета с аркой вместо двери и с окном, выходящим в небольшой запущенный сад.

"Сусита" – так называлось заведение старого румына Шломи, приехавшего в Тель-Авив в незапамятные времена. В качестве "Лошадки" – детского кафе-мороженого с пломбиром, ванилью, эскимо, вафлями, кока-колой и шоколадом, оно просуществовало до 1991 года, когда на Тель-Авив сошла лавина мыслящего по-русски тростника. Тогда еще проворный Шломи сразу различил в шуме времени прибыльные мотивы и переориентировал свой сладкий бизнес на дешевую водку, соления и кебабы.

[к странице 2]  [к странице 4]