Большой мебельный фургон перегородил узкую улицу в центре Тель-Авива и медленно пятился с невнятными намерениями. Вдоль серого борта, спотыкаясь о вмятины и кронштейны, ковыляла верительная грамота: "Борух–перевозки. Все типы грузов". Лишенный привычных степеней свободы остальной транспорт, который был представлен туристическим автобусом и старым джипом "Юкон", ревел на все лады.

Фургон вскарабкался задним колесом на бордюр и потеснил массивным бампером пальму, торчавшую, как дура, из каменного вазона между тротуаром и проезжей частью. Дерево неохотно посторонилось. Вазон треснул. Фургон заглох.

Из кабины выбрался могучий детина в майке-безрукавке, шортах по колено и сандалиях, обутых на носок. Его большая бритая голова была обтянута ярко-желтой кожей, и складки от шеи до макушки придавали ей вид неправильно рифленой тыквы. Судя по всему, это и был Борух–перевозки.

Он медленно обошел фургон, провел пальцем по свежей царапине на бампере и почесал тыкву.

Пропитанная солнечной плазмой полуденная улица продолжала вопить. За джипом уже пристроились две или три малолитражки, вплетая пряди своего визга в косу общей клаксонной истерики.

Внезапно на тротуаре оформился долговязый полицейский в отглаженной голубой рубашке и черной фуражке с фибровым козырьком. Он соткался прямо за спиной у Боруха, буквально из ничего, как оторванная от жизни законодательная инициатива.

- Чего вдруг? – спросил он на иврите.

- Сдаюсь, - ответил Борух с таким ужасающим акцентом, что сразу стало ясно, на каком языке мама пела ему колыбельные. – Сдаюсь взад, - добавил он, протягивая полицейскому документы и обильно потея. – Меня извинить и простить. Я ехать в адрес, таскать шкаф. Борух–перевозки, - он указал сначала на фургон, потом на себя. - Дерево стоять тут. Я ехать там. Сдаваться. Обзор не видеть. Я больше не быть взад. Ущерб нет.

Полицейский оценил перспективы устного допроса, а также отсутствие ущерба, которое выражалось в слегка окривевшей пальме и треснувшем вазоне, достал блокнот и аккуратно занес в него представляющие интерес фрагменты трудовой биографии Боруха и его фургона.

- Выруливай, - сказал он спокойно, вернул Боруху документы, зевнул, вышел на проезжую часть и поднял руку. Клаксоны подавились.

Борух забрался в кабину, потоптался сандалиями по педалям, захлопнул дверцу, и через минуту улица опустела.

Полицейский постоял на тротуаре, наполняясь, как сливной бачок, сознанием исполненного долга, затем развернулся на сто восемьдесят и взошел на веранду небольшого кафе, под плотный, цвета сигарного пепла брезентовый навес с надписью "Café  Не тужи и не горюй!" и большой пачкой Marlboro на карнизе.

На веранде блюститель огляделся, увидел одинокого посетителя, худого мужчину средних лет в черной с проседью бороде, белой рубашке навыпуск и джинсах, раздел его пытливым взглядом донага, удовлетворился результатом, одел обратно, застегнул на все пуговицы и отвел свои любознательные очи только после того, как убедился, что объект задыхается. Не от духоты, разумеется, а от припадка благонадежности, как и положено нормативному гражданину перед лицом закона.

После этой рутинной процедуры, занявшей не более нескольких секунд, полицейский отвернулся, толкнул стеклянную дверь и вошел в темное чрево кафе, отмороженное кондиционерами до состояния морга.

[к странице 2]

страница [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11]

                  [12] [13] [14] [15] [16] [17] [18]