[17]

Они стояли в конусе желтого света на фоне бордового цоколя и самозабвенно, взасос, закрыв глаза и втерев носы друг другу в щеки, целовались. Когда запасы дыхания истощались, они разъединяли пылающие рты, запрокидывали головы и глотали воздух вперемежку со звездами, будто ныряльщики за жемчужинами. В эти краткие мгновения розоватый румянец медленно таял на щеках девушки, но парень тут же восстанавливал цветовую гамму, вновь припадая к ее губам. Она была маленькой, привставала на цыпочки. Ее тонкое, почти детское запястье временами вздрагивало и хватало цевье штурмовой винтовки М-16, висевшей за его спиной. Эта солдатская спина, явленная Шульману, как видимая сторона Луны, позволяла разглядеть только лоб девушки с набегающей на него челкой рыжих волос и тонкие дужки бровей, парящие над переносицей, будто крылья мхатовской чайки.

Они были в военной форме - сержант и ефрейтор срочной службы. Возвращались, наверное, с длинного дневного дежурства и никак не могли расстаться. Служба – службой, но дружба - ...

Они были усталые, чумазые, голодные, молодые, влюбленные, счастливые. "Одинокие, покинутые, униженные, отчаявшиеся... Нужное – подчеркнуть..." – и Шульман сентиментально подумал о том, что никогда, нигде, ни в одной стране, ни в одном городе мира такая юная военно-полевая страда не сможет прорасти так естественно и органично, как на этой крошечной тель-авивской улочке этим влажным средиземноморским вечером - здесь и сейчас.

- Армия разлагается, - сказал Тур и вернулся к пиву.

- Как давно? – спросил Шульман.

- Минут десять, не меньше, - ответил Волков, не оборачиваясь. – Ух, выносливые...

Он почесал затылок, хлопнул себя по темени, развернулся к столу и мечтательно произнес:

- Призваться, что ли, добровольцем?

- Вот видишь, Турилла, - сказал Шульман, кивнув на Волкова, - мотивация населения к службе в армии неуклонно растет.

- Не нам их судить, - Нуня выключил камеру и нахлобучил на устрашающих размеров объектив какую-то специальную шапку-ушанку. – Где они, а где мы...

- Ты прав, - сказал Шульман. - Их двоих в этом мире больше, чем всех остальных вместе взятых, - сказал Шульман.

- Как это? – спросил Волков.

- А так. Они вдвоем занимают столько же места под звездами, сколько все человечество в целом. Они сейчас расстанутся и пойдут по домам, каждый к своей маме, но на самом деле будут вместе весь вечер, всю ночь, все утро, вплоть до завтрашней встречи на своем блок-посту где-нибудь в песках Негева или на холмах Иудеи. Их много, они  - мир, жирная единица... А мы – мелочь, дробь, каждый по осьмушке.

- Меня и того меньше, - сказал Нуня и загрустил.

"А меня?" - подумал Шульман. Ему вдруг стало отчетливо ясно, что сегодня он ничего не напишет, и завтра тоже, что потерян он, растрачен и опустошен, что остался он совсем один, и не видно на его частном горизонте ни одного желтого конуса, в который можно шагнуть с винтовкой за спиной и объять необъятное.

- Шульман, у тебя лицо самоубийцы, - сказал Нуня.

- Кто бы говорил! – вступился за Шульмана Тур.

- А я тоже это заметил, - сказал Волков и придвинул к Шульману кружку с пивом. – Ополоснись, братушка!..

[к странице 16] [к странице 18]

страница [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11]

                  [12] [13] [14] [15] [16] [18]