[2]

Вообще-то, в нашем кругу не принято резать людей. Для нас подобное действие слишком буквально. И не только с практической точки зрения. Это не приемлемо ни идеологически, ни стилистически. Дело, собственно, не в том, что зарезать человека - зверство. Уж кому как не нам доподлинно известно, что в жизни бывают зверства почище убийства. А дело в том, что ни один из людей нашего круга не вправе возлагать на себя ответственность убивать кого бы то ни было. Равно как и ответственность быть убитым, хотя это не всегда зависит от человека.

Тем не менее, каждый из нас имел веские основания прикончить Рудольфа Нурию. В метафорическом, разумеется, смысле. Удивительным образом этот тип возбуждал в окружающих репрезентативные чувства – от зависти до ненависти. Все, чем он блистал, раздражало: молодость, красота, гомосексуализм, интеллект. Нурия был самодостаточен и неприятно правдолюбив, иногда до грубости и хамства. Был он из тех невозможных всезнаек, которые ради пошлой истины не дают собеседнику приврать. Он постоянно тыкал вас носом в экскременты случайных или намеренных оговорок, описок, преувеличений и передергиваний, лез червяком не в свое дело, домогался смысла даже там, где его не было и быть не могло. Старый перечник Савена, религиозный гомофоб Майер, конспиролог-паникер Стоцкий, бабник-психиатр Хемчик, алхимик Токовер, гинеколог-антисемит Хусани, мизантроп я, - все мы в той или иной степени относились к Нурие неравнодушно, и неравнодушие это было густо пропитано вполне убийственным протестом. Общаясь с ним, каждый из нас скрежетал зубами, и надо было совсем оглохнуть, чтобы не слышать этот омерзительный скрежет.

И все-таки поножовщина никак не укладывается в жесткие рамки наших правил. Обструкция, остракизм, моральный бойкот, наконец,  - вот оружие, которым каждый из нас мог пользоваться в охотку. А зарезать – нонсенс! Несмотря на то, что все мы как на подбор, простите за черный юмор, профессионально владеем пером.

Нам доступны цивилизованные методы воздействия на оппонента – убеждение, диалог, разумный компромисс. До рукоприкладства дело на моей памяти ни разу не доходило, а я уже ветеран Собрания – как-никак скоро три года.

Правые экстремисты стреляют в левых, арабы забрасывают камнями евреев, тупицы жгут интеллектуалов, криминальные авторитеты взрывают друг друга. Но мы-то, мы?

Смешно даже предполагать, что сей отвратительный акт совершил кто-то из наших, хотя Нурия был и левым экстремистом, и евреем, и интеллектуалом в одном лице. Среди нас, конечно, есть и тупицы, и один араб, но все-таки есть и два профессора, и даже вахтер имеет университетское образование, а без докторской степени об этой крыше и мечтать нечего.

Тем не менее, кто-то все же зарезал Рудольфа Нурию. Он мертв, зарыт в землю на густонаселенном кладбище между Рамат ха-Шароном и Сгулой, и с этим уже ничего не поделаешь. Кто-то ударил его ножом в квартире Савены, просадил ему печень, и хотя рана, как сказали врачи, не была смертельной, Нурия все-таки истек черной кровью, добравшись домой в проткнутом состоянии.

Теперь нас таскают на допросы. Группами и поодиночке. Пытаются выяснить, кто это сделал. А действительно – кто?

Бармен Майк, огромный, накачанный, бритоголовый, приветливо интересуется уровнем моей жажды. Я растопыриваю указательный и средний пальцы, что в данном случае означает не викторию, а double. Софи в обозримом пространстве нет – вероятно, трудится. Из динамиков, как приглашение пойти в народ, чуть слышно осыпаются вариации на тему "Во поле березка стояла" – четвертая часть Четвертой симфонии.

Встань ты, мой старый, проснися!
Борода седая, пробудися!
Вот тебе помои, умойся!
Вот тебе рогожка, утрися!
Вот тебе лопата, помолися!
Вот тебе борона, расчешися!
Вот тебе лапотки, обуйся!
Вот тебе шубенка, оденься!

[к странице 1] [к странице 3]

страницы [1] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [13] [14] [15]