[12]

– Мне ваши недосказанности кажутся подозрительными, – заявил Рудольф Нурия. – Расшифруйте нам, пожалуйста, что вы подразумеваете под извечной идеей, и кто, по-вашему, способен погубить еврейский народ.

– Извольте, – сказал я. – Извечная идея формулируется предельно просто: превратить евреев в однородную массу, нечто бесформенное, шевелящееся и отвратительное, в то, что можно без особого труда утилизировать в котле или, если угодно, в печи при помощи одной лопаты. Другими словами, превратить избранный народ в эдакий глиняный параллелепипед без вмятин и заусениц, готовый к обжигу в горниле цивилизации, чтобы стать, наконец, стандартным кирпичом. Воплощением этой идеи в жизнь – с подачи Всевышнего – безуспешно занимались Моисей и Аарон, все еврейские цари и герои, все враги еврейского народа, противостояния которым приводили к спорадическому единению евреев. Однако раз за разом эти попытки терпели неудачи – масса рассыпалась на составляющие, евреи разбредались по странам рассеяния, где жили вполне естественной для них жизнью и занимались вполне естественным для них делом – взращиванием собственной индивидуальности в чуждой среде. Кирпич раскалывался на куски, иногда рассыпался в пыль, и это было нормально. Предпоследней неудачной попыткой слепить всех евреев в кучу были патологические фантазии Гитлера. Из этого ничего не вышло, но нацисты, к сожалению, проторили дорогу универсальным утилизаторам – Сталину и сионистам. Сталин был дальновиднее Гитлера и, следуя своей привычке вершить казни руками самих осужденных, дал добро на создание еврейского государства. Эта штука оказалась посильнее "Фауста" Гете. Евреи заложили свои души в ломбард овеществленной сионистской идеи, а выкупить уже не могут.

– Это чудовищно! – выдохнул Нурия.

– Успокойтесь, – сказал профессор Хемчик. – Во-первых, эта идея не нова. Во-вторых, неужели вы не понимаете, что он нас провоцирует?

В моих словах действительно присутствовал элемент провокации, если учесть тот факт, что я искренне считал евреев уникальным народом. В том смысле, что это единственный народ, способный существовать и развиваться как нация исключительно в состоянии полной разобщенности и рассеяния. Более того, мне нравилась эта самая овеществленная сионистская идея, нравилось жить в плотно утрамбованном еврейском контексте, где я привычно ощущал себя глубоким чужаком и торчал щепкой из готовой к обжигу глиняной заготовки. Но по сути я выражал то, что хотел выразить, и прострация Нурии имела все основания.

– Вы исповедуете вражескую идеологию! – произнес он. – Из-за таких, как вы, мы и не можем добиться благоденствия. Я говорю банальности, но вас следует изолировать. Вы паразитируете на идее прогресса.

– А мне кажется, что вражескую идеологию исповедует ваша левацкая пресса, которая тянет евреев в болото духовной ассимиляции, – сказал я. – Вы не понимаете, что проблема не в том, кто кого полюбит, а в том, кто кого съест.

– Да вы просто животное! – крикнул Нурия и вдруг широко улыбнулся. Эта наглая беззаботная улыбка меня просто шокировала. – Вы – антигуманист на клеточном уровне! Для вас что слеза ребенка, что капля дождя...

– Неправда, – раздраженно возразил я. – Слеза ребенка светлая и прозрачная, а капля дождя – черная и жирная.

Нурия весело махнул рукой и отвернулся.

– Трансфер арабов нужен не для того, чтобы освободить исконно еврейские земли во имя идеи, – неожиданно заявил Майер, – а затем, чтобы рассеять по ним евреев. Вы правы, – обратился он в мою сторону, – мы слишком тесно живем.

– Ну вот, дошли и до трансфера, – грустно произнес Халед Хусани. – Мало того, что бедные палестинцы должны ехать за образованием к черту на кулички – в Оксфорд, Сорбонну или Гарвард, так вы еще хотите досконально реализовать идею вашего Ганди, а он ведь, заметьте, плохо кончил. И потом, друзья мои евреи, как же я – в случае трансфера – смогу принимать участие в наших заседаниях?

Мы расхохотались. Все, кроме мерзавца Нурии. Стоцкий продолжил свой доклад и вечер завершился традиционным фуршетом – к вящему удовлетворению его участников.

Девушка Токовера громко икает и роняет на пол вилку. Она совершенно пьяна.

– Нам пора, – говорит профессор смущенно. – Пойдем, Ориана, уже поздно.

Он кладет на стол двухсотшекелевую купюру, берет девушку за локоть, она неуверенно поднимается и сразу же виснет на его плече. Теперь их совокупный вид никаких сомнений не вызывает: уважаемый профессор снял в ночном баре проститутку.

[к странице 11] [к странице 13]

страницы [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [13] [14] [15]]