ИДЕТ
БЫЧОК,
КАЧАЕТСЯ...

Невероятное множество людей чувствует ныне огорчительное противоречие между собой и невероятным множеством других людей. Это основная черта культуры - что человек испытывает глубочайшее недоверие к человеку, живущему вне его собственного круга, что, стало быть, не только германец еврея, но и футболист пианиста считает существом непонятным и неполноценным. Ведь в конце концов вещь сохраняется только благодаря своим границам и тем самым благодаря более или менее враждебному противодействию своему окружению; без папы не было бы Лютера, а без язычников - папы, поэтому нельзя не признать, что глубочайшая приверженность человека к сочеловеку состоит в стремлении отвергнуть его.

Роберт Музиль

Закон единства и борьбы противоположностей здесь ни при чем. Диалектика вообще появилась на свет только для того, чтобы переодеть метафизику в спортивный костюм. Все обсуждаемые ею законы действовали задолго до того, как их стали формулировать Сократ, Гераклит, Плотин, Гегель, Энгельс, академик Лысенко и Винни Пух. Все чувства мира, включая ненависть и любовь, сосредоточены на острие критического непонимания человека человеком. И было бы большим счастьем, если бы эта мысль хоть раз кого-нибудь успокоила.

Так, очевидно, задумано. Мы должны, по меньшей мере, опасаться друг друга. Даже в том случае, если не представляем для окружающей среды ни малейшей опасности. Наше недоверие к себе подобным необъяснимо. (Исторические, психологические, культурологические исследования данного вопроса не убеждают). Оно совершенно лишено доступного нам смысла. Но избавиться от него мы не в состоянии. Это не то чтобы не в наших силах - это не в нашей воле. Потому и чужая душа для нас - потемки, и любое проявление доверия нуждается в тщательной проверке. Но съедать с каждым встречным пуд соли вредно для печени, а ходить в разведку просто некуда.

Я не говорю о крайних точках этого феномена. Жлоб считает, что все люди - воры, сноб опускает окружающих до уровня одноклеточных, священник предполагает в каждом своем визави чистые помыслы. Но общая картина человеческого мира от этого не меняется. Человечество сосуществует. Большинство людей отвергает друг друга тихо, по-семейному, в самых потаенных уголках души. Каждый находит в другом некие несоответствия своим «идеалам». Причем не только германец в еврее или футболист в пианисте, но и германец в германце, еврей в еврее, космонавт в космонавте, блондин в блондине, муж в жене. И если основная черта современной Музилю культуры (а это - Западная Европа первой трети ХХ века) состояла в том, что человек испытывает глубочайшее недоверие к человеку, живущему вне его собственного круга, то на исходе столетия «собственный круг» человека сузился настолько, что даже двоим в нем не всегда хватает места.

Из недоверия вырастает человеческое тщеславие, несущее миру потрясающие научные открытия и феноменальные духовные свершения, жестокие диктатуры и разрушительные войны. На этом фундаменте стоит любая государственная машина, любой социальный институт, вся бюрократия мира. Это недоверие, возможно, является причиной и тех изменений в нашей жизни, которые принято определять не совсем адекватным словом «прогресс». Стоит ли говорить, что сфера высшего средоточия человеческого духа - искусство - тоже питается этим дремучим недоверием, как Антей - силой Земли.

В чем безусловно прав Музиль, так это в том, что глубочайшая приверженность человека к сочеловеку состоит в стремлении отвергнуть его. Эта грубая истина, к сожалению, составляет общее направление нашей частной жизни. Усугубленное обстоятельствами (эмиграция, чуждое окружение), наше существование постепенно приобретает характер сплошной тревоги, длящейся во времени, как бесконечная нота в контроктаве. Причем тревога эта часто вовсе не ассоциируется с опасениями, сосредоточенными на каком-то конкретном лице. Это смутное чувство захватывает нас «в общем» и никак не поддается логической расшифровке. Недаром ведь психоаналитики определяют тревогу как «реакцию на какой-то еще не известный фактор либо в окружающей среде, либо в себе, который может быть вызван или изменениями в окружении, или движением бессознательных, вытесненных сил...»

Формируется это состояние, как правило, из мелочей. Иногда впечатление от полученной по почте официальной бумажки на непонятном языке делопроизводителей, оценивающий взгляд полицейского или необходимость посещения банка могут, мягко говоря, надолго испортить настроение. Причем наша тревожность уже не так тесно связана с ощущением незащищенности и беспомощности, как это было в первые месяцы и даже годы эмиграции. Многие из нас прекрасно ориентируются в местной «бухгалтерии», а кое-кто успел уже обзавестись собственным адвокатом. Но общее недоверие к окружающему нас миру присуще всем. Оно не отличает богатого от бедного, счастливчика от неудачника, блондина от пианиста. Нет среди нас такого (даже самого защищенного со всех сторон) человека, который бы не допускал, что против него все-таки возможен некий произвол - будь то произвол властей, полиции, сослуживцев, супруги, партнера по бизнесу или, если это уместно, высших сил. С этой тревожной озабоченностью на лицах мы и проживаем нашу незадачливую жизнь, продолжая удивляться, что рыночные торговцы все еще распознают в нас «русских», даже если мы ведем себя немее рыб.

Подчеркну еще раз, что недоверие человека к человеку (по Музилю) - основная черта культуры. Оно, вероятно, свойственно и местным уроженцам, но слишком уж наши «культуры» разные, чтобы судить об этом с достаточной долей объективности. Тем более, что если и есть в этой повседневности нечто не вызывающее доверия коренных жителей страны, то нас это должно пугать вдвойне.

Что же до нашего воспитания, то его (в достаточной степени односторонний) идеализм не только не избавляет наши души от горьких противоречий, но и усугубляет тревогу, делая наше и без того не богатое смыслом существование еще более бессмысленным. В роли объектов недоверия мы чувствуем себя униженными. (Особенно, когда нам не доверяют «свои»). Но никак не хотим понять, что унижается и тот, пусть даже совсем чужой нам человек, который нам не доверяет. Мы не задумываемся над тем, что проявлять недоверие так же недостойно, как сморкаться в рукав. Но приученные к тому, что «жить в обществе и быть свободным от общества» нельзя, не умеем гордо существовать в «собственном кругу». Мы не способны к деятельному восприятию опыта прошлых поколений. И никогда не успокоимся от мысли, что все чувства мира, включая ненависть и любовь, сосредоточены на острие критического непонимания человека человеком.

«Счастье - это когда тебя понимают», - заявил герой известного фильма, в сущности, подчеркнув тем самым, что на свете счастья нет. И никогда не будет, доживи мы хоть до самого последнего понедельника. Но есть покой и воля, что, в общем, могло бы явиться для нас неким выходом из положения, если бы поэт удосужился подробно разъяснить, что он под этим противопоставлением подразумевает. Увы. «Обитель дальная трудов и чистых нег» до сих пор допускает столько толкований, сколько людей пытаются эту фразу растолковать. Между тем истина, как справедливо заметил тот же Роберт Музиль, это не кристалл, который можно сунуть в карман, а бесконечная жидкость, в которую погружаешься целиком.

Интересно, что недоверие к окружающим делает нас, вроде бы, самостоятельней. Не доверяя, мы как бы подчеркиваем, что существуем сами по себе, что в нашем духовном арсенале есть инструменты, способные оградить нас от возможного произвола. Это ложь. На самом деле единственным следствием недоверия к окружающему миру является частичное или полное закрепощение человека, та самая несвобода, на которую сетовали и сетуют поэты всех времен и народов. Каждый из нас в отдельности часто напоминает того бычка из детской песенки, у которого под ногами постоянно кончается доска, перекинутая через ручей. (В нашем случае справедливо было бы заменить бычка на слона, а ручей на пропасть). Конечно, в силу своей скрытности (по причине того же недоверия к окружающим), редкий человек открыто признается в своем «подвешенном» положении. Но такого рода беспокойство не спрятать за показной уверенностью. Разве только за ширмой расхожих реакций, свойственных самым ограниченным из нас. Я имею ввиду хамство, жлобство, снобизм, наглость, лицемерие, чванство. Для некоторых перечисленные защитные реакции становятся родным домом, как панцирь для черепахи. Других они ввергают в состояние постоянного внутреннего напряжения, подобное тому, которое испытывает на балу страдающий зубной болью мажордом, вынужденный улыбаться всем и каждому.

Как ни оскорбительно это звучит, но мы действительно привержены друг к другу именно потому, что друг друга отвергаем. И хотя язык диалектики здесь совершенно неуместен, наше движение по жизни все-таки вытекает из борьбы противоположностей. Если вдуматься, то в природе просто не существует противоположности более полярной, чем человек и другой человек. С точки зрения художника, это печально. С точки зрения политика - замечательно. Обыватель же и в этом случае не имеет своей точки зрения, поскольку основным инструментом его духовного арсенала является равнодушие.

Мои мысли, наверное, не найдут отклика ни у первых, ни у вторых, ни у третьих. Да и апеллирую я, пожалуй, не к ним. Мне интересна не очень многочисленная, но все-таки, если вглядеться, заметная категория населения, которую условно можно назвать думающими людьми. Именно им метафизическое недоверие дается труднее всего. Именно они, уже привыкшие к тому, что им никто не доверяет, все еще возлагают какие-то надежды на собственную способность доверять. Именно они ежедневно и ежечасно ступают на шаткий мостик над пропастью, а самые отважные даже делают первый шаг. И, несмотря на бытующее мнение о том, что мостик слишком ненадежен и лучше не рисковать, их старания не кажутся мне напрасными. В конце концов, они занимаются важным делом - пытаются наполнить реальным содержанием такие опустошенные «культурой» понятия как дружба, верность, единодушие и долг.

1999 г.