ЕСЛИ
ТРЕТЬЕГО
НЕ ДАНО

Известный классический герой, начитавшись рыцарских романов, отправился странствовать с целью изменить лицо человечества. Мягко говоря, с целью придать этому лицу менее хмурое выражение. Мир бреда и грез, в который поместил себя этот персонаж, нынче принято называть виртуальным, то есть отрешенным от действительности. В хрестоматийных трактовках странствий Рыцаря Печального Образа, иногда упрощающих великий роман Сервантеса до полного идиотизма, герой предстает перед нами этаким большим ребенком, человеком с чистыми помыслами и благородными целями. Хрестоматии если и упоминают понятие "одержимость", то только в образном ключе: "одержимый верой в добро, справедливость и проч.". Тот неоспоримый факт, что бедный идальго просто-напросто двинулся рассудком, принято не подчеркивать. Возможно, из чувства стыда: составители учебных пособий никак не могут смириться с тем, что первый оптимист мировой литературы был душевнобольным.

Некоторые считают меня пессимистом. Не могу назвать это мнение превратным, хотя совершенно уверен, что настоящего повода для такой оценки я не давал. Просто многие читатели привыкли видеть в авторе кого угодно - только не собеседника. Некоторые (таких все еще много) предпочитают, чтобы журналист указывал им верную дорогу, руководствуясь принципами, которые ему (в силу его вездесущности) известны лучше остальных. Другие (их большинство) смотрят на журналиста, как на повара, который из разнородных информационных ингредиентов готовит для них вполне съедобное блюдо, и даже иногда услужливо пережевывает, чтобы лучше усваивалось. Третьим автор представляется заведомым оппонентом, призванным щекотать их гражданские (и не только) чувства, вызывая гнев, протест, жажду брани и непреодолимое желание написать отповедь редактору. Они-то и подытоживают общее для этих трех категорий читателей мнение о моих статьях совершенно бессмысленным вопросом: "Где же выход?".

Вопрос до банальности традиционный и требующий соответствующего ответа. Однако и здесь возникает досадное противоречие: вместо того, чтобы успокоить публику какой-нибудь стандартной фразой типа "Давайте, друзья, объединим наши усилия в борьбе за правое дело!", я вынужден отвечать в лучшем случае молчанием. Я действительно не знаю, где выход, и существует ли он вообще. Я действительно не вижу никакого "общего дела", а если бы и видел, то не уверен, что посчитал бы его правым. Но разве это дает основания подозревать (слово-то какое!) меня в пессимизме. Смешно! Возможно ли обвинять человека в том, что у него есть глаза? "За что вы Ваньку-то Морозова? Ведь он ни в чем не виноват..." Впрочем, все это уже напоминает оправдание, а оправдываться я не намерен.

Я не случайно начал этот текст с упоминания известного литературного персонажа, чей общепризнанный оптимизм был следствием душевной болезни. Упаси меня Бог причислять всех оптимистов к сумасшедшим, но, согласитесь, среди пессимистов все-таки меньше людей, состоящих на учете в психоневрологических заведениях. Я не говорю о, так сказать, локальных пессимизме и оптимизме - об отношении к будущему вашего текущего счета в банке, к перспективам развития израильской экономики или к мирному процессу на Ближнем Востоке. Я имею ввиду упомянутое выше лицо человечества и пресловутую дилемму, стоящую перед любыми "-истом": сделать это лицо менее хмурым или оставить его в угрюмом покое.

Самое остроумное определение пессимизма я отыскал в "Критическом словаре психоанализа" Чарльза Райкрофта. В этой замечательной книжке на странице 128 написано: "Пессимизм (Pessimism) См. Оптимизм". И все. Точка. А дальше следует уже другая словарная статья (кстати, "Печаль").

Меня это короткое определение вполне удовлетворяет. Но для статьи оно, пожалуй, слишком лапидарно. Поэтому я открыл ту же книжку на странице 113, где и прочитал следующие строки: "Согласно Freida Goldman Eisler, цитируемой Карстейрсом в его Рейтовских лекциях 1963 г. (привожу эту прелюдию для пущей правдоподобности - Е. С.), оптимизм в значительной мере связан с продолжительным кормлением грудью, а пессимизм - с ранним отнятием от груди..." Это, друзья мои, уже поэзия. Вполне высокий штиль. Лучше, по-моему, и не скажешь. Такую замечательную дефиницию при желании можно развить в целый философский трактат, заменив слово "грудь" на требуемое темой понятие (навскидку могу предложить таких сразу несколько: "культурная среда", "родина", "мать", "родина-мать", "детство", "Москва", "общение", "творчество", "рыбалка").

Простак из сказанного сделает следующий вывод: если ты считаешь себя пессимистом, то, значит, тебя рано отняли от груди. Честно говоря, я не помню, когда это событие произошло - рано или поздно. Но должен заметить (и это представляется мне непреложной истиной), что подобное отлучение никогда не бывает поздним. Оно всегда происходит раньше, чем хотелось бы. (По правде говоря, хотелось, чтобы оно вообще не происходило. Тогда бы уж точно все морщины на лице человечества разгладились. Тогда бы оно просто засияло как солнце, это лицо...)

Обстоятельства отлучили (отняли) нас от многих животворных источников нашего существования. Разве кто-нибудь, кроме круглых дураков и патологических прагматиков, осмелится заявить, что это произошло вовремя? Разве кто-нибудь, вне зависимости от возраста и образа мыслей, искренне считает, что утратил естественную среду обитания в нужный момент? Много ли среди нас людей которые, говоря образно, перекормлены материнским молоком (вернее, считают себя таковыми)? Пожалуй, единицы. И оставим их в покое - наедине с изжогой. Но есть другие, легкие на подъем, не унывающие ни при каких обстоятельствах, не обремененные сомнениями и угрызениями совести. Часть из них - оптимисты по недоумию: им, в сущности, нечего было терять, поскольку они мало чего накопили; другая часть - лицемеры, избравшие оптимизм в качестве тарана - осадного орудия для взятия вражеских крепостей. Так вот, следуя определению "Пессимизм. См. Оптимизм", на их фоне я кажусь себе человеком, отнятым от груди еще до рождения.

Оптимизм в том виде, как его принято трактовать "на улице", ничего общего с оптимизмом истинным не имеет. Вера в светлое будущее не может строиться на утратах. А жизнь любого человека представляет собою (кроме прочего) непрерывную череду утрат. Болезнь означает утрату здоровья, богатство - утрату независимости от денег, зрелость - утрату юности, репатриация - утрату жизненного пространства. И так далее. Оптимизм не может строиться и на сплошных обретениях, поскольку сам процесс обретения чего бы то ни было - от должности и недвижимости до опыта и знаний - всегда чреват жестокими разочарованиями. Я бы определил оптимизм, как некое моральное состояние человека, связанное с его искренним доверием к окружающей среде. То есть, говоря словами классика, оптимизм - это некая "известная сговорчивость с жизнью, позволяющая каждому поступать как ему угодно при условии, что до него никому нет дела и жизнь тоже вправе поступать с ним как ей угодно..." Это состояние индивидуального договора с реальностью, позволяющего вам верить в светлое будущее, несмотря на утраты, а реальности - множить ваши утраты, несмотря на веру в светлое будущее. Такое состояние в нашем сугубо материальном мире невозможно. Нормальному человеку с этой реальностью нельзя договориться. Я имею ввиду и современный мир в целом, и израильскую действительность в частности. (Дай Бог нормальному человеку договориться хотя бы с самим собой!). Жизнь можно любить (что само по себе и не ново), но чтобы всецело и безоговорочно поверить в нее - это, простите, удел недалеких людей.

Оптимизм - духовная ограниченность. Он, безусловно, необходим (в разумных, конечно, количествах) определенным категориям людей. Например, политикам, спортсменам, педагогам, солдатам. И, разумеется, тем журналистам, которые причисляют себя к сфере обслуживания населения. Я себя ни к одной из этих категорий не отношу. И если третьего не дано, то - воля ваша - считайте меня пессимистом.

Между прочим, следуя все тому же "Критическому словарю психоанализа", "клинически оптимизм, как недооценка препятствий, считается маниакальной чертой, а пессимизм, как переоценка препятствий, - чертой депрессивной". Какую бы черту вы предпочли - маниакальную или депрессивную?..

Но довольно о крайностях. Абсолютных оптимистов и пессимистов не бывает. Даже среди тех, кого мы считаем откровенными оптимистами и пессимистами. Наши оценки, кстати, чаще зависят от нашей любви к желаемому и ненависти к действительному. Оттого и "оптимист", потакающий нашим грезам, обожаем нами в той же степени, в какой неприятен "пессимист", эти грезы разрушающий.

Разделение на верящих и не верящих в благодатную перспективу довольно условно. Как в любой дилемме, здесь есть своя золотая середина. Нет ничего предосудительного в том, что кто-то считает жизнь прекрасной и верит в еще более прекрасное завтра. И не беда, что на такого "гения" всегда отыскивается "злодей", который говорит, что наша жизнь ужасна, а завтра будет еще хуже. Что же касается меня, то я, по привычке, отделываюсь молчанием. Во-первых, из уверенности, что такие категорические определения просто не достойны нашей жизни: она многократно богаче радостями и печалями. Во-вторых, потому что мое мнение по этому вопросу, так сказать, еще не сформировалось. И мне, честно говоря, не хочется, чтобы это когда-нибудь произошло. Мне совсем не улыбается перспектива пополнить ряды людей, которых жизнь уже научила. Я мечтаю о том, чтобы она продолжала меня учить как можно дольше. Скажу определенней: я надеюсь продолжать это "образование" до самой смерти...

Так что, если третьего не дано, - считайте меня пессимистом.

1999 г.