СВЕТ МОЙ,
ЗЕРКАЛЬЦЕ,
СКАЖИ...

При достойной жизни любовь содержательней и возвышенней смерти.

Давид Самойлов

Что бы мы ни говорили, какие бы далеко идущие выводы ни делали, все наши трепыхания в конечном счете сводятся к любви. Или к ее отсутствию. Усталые и грустные вплывают в эту вечную тему, как в спасительную бухту. Оскорбленные и мстительные упираются в нее, как в глухую стену.

Философы поверяют человеческую жизнь отношением к смерти. Поэты - отношением к любви. Человечество располагается посередине - между философами и поэтами. В тени первых оно прячется от сияния вторых. Прячется бессознательно, поскольку определяющим качеством большинства является невежество: отсутствие понятия о происхождении света и тени.

Тем не менее, представления о достойной жизни существуют и в серой электоральной среде, составляющей ядро любого общества. Эти представления лишены поэтического пафоса и не содержат ни намека на некий содержательный и возвышенный результат. Они ни коим образом не затрагивают вопросы любви и смерти, хотя активно оперируют этими понятиями. Примеры излишни, поскольку любой из вас легко ответит на вопрос, что значит «достойная жизнь» в представлении вашего соседа, или начальника, или товарища по партии.

Стремление к самоуважению, вложенное природой в каждого человека (очевидно, в надежде, что каждый станет философом или поэтом), привело к подмене понятий. Согласитесь, что уважать себя довольно просто: садись перед зеркалом - и уважай. Достаточно только убедиться в правильности своей линии - будь то линия бровей или линия поведения. А убедиться - в буквальном переводе на философский язык - означает убедить себя.

Наблюдали вы когда-нибудь глупца, нечаянно сказавшего удачную фразу? Окрыленный случайным успехом, он меняется на глазах: с трудом сдерживает распирающее его удовлетворение, краснеет от удовольствия, наливается самомнением и... совершает непростительную ошибку - снова встревает в разговор. Но даже если его тут же поставить на место, он еще долго будет помнить свою несравненную удачу и, возможно, благодаря этому случаю (или нескольким подобным случайностям), придет к выводу, что он чрезвычайно умен и достоин всяческого уважения. В зеркале он увидит человека, глубокомысленно вглядывающегося в какую-нибудь недосягаемую даль.

Представьте себе лгуна, которого вежливые собеседники стесняются ловить на слове, поощряя таким образом один из самых гнусных человеческих пороков. (О, сколько среди нас людей, оболгавших свое недалекое прошлое с ног до головы! Сколько среди нас докторов наук, не знающих таблицы умножения, политических заключенных, сидевших за мошенничество, знаменитых писателей, не умеющих связать два слова, спортсменов-чемпионов, путающих off-side и play-off!). Наступает время, когда такой человек перестает ориентироваться в собственной лжи и начинает принимать попустительство окружающих за чистую монету. Я не исключаю, что жизнь его в этот момент наполняется неким особым смыслом, назвать который достоинством, правда, не поворачивается язык. И он, заглядывая в зеркало, обнаруживает в нем нечто большее, чем самого себя...

Был у меня в давние времена знакомый. Через год-два после окончания института он сделал головокружительную карьеру, поднявшись от простого служащего до директора. Сначала он работал инженером в большом проектном институте, затем стал заведующим отделом в каком-то торговом учреждении, потом - заместителем директора ПТУ по хозяйственной части, затем еще кем-то и, наконец, директором склада утильсырья. Чем ничтожней был масштаб организации, куда заносила его нелегкая, тем важнее определялась его должность. Его послужной список читался, как оглавление производственного романа, а разного рода характеристики всегда содержали прямое указание на большие организаторские способности.

Я знал его хорошо, мы одно время жили по соседству. Ленив он был невероятно, но никогда не лгал. Разве только интонациями. «Я - директор предприятия», - говорил он, и это было сущей правдой, хотя для тех, кто понимал, о чем идет речь, эта фраза звучала оглушительно громко. Лежа на диване и глядя в потолок, он исходил сиянием собственной значительности. И с этим ничего нельзя было поделать. Его движение по восходящей было неумолимо. И если бы не перестройка, он дослужился бы, наверное, до генерального секретаря овощного ларька или до главнокомандующего сливным бачком в городском туалете. Впрочем, новые времена внесли в его жизнь незначительные коррективы: ныне он, кажется, депутат.

Основой «достойной жизни» обывателя является грубая переоценка своих качеств и возможностей. Но опасность не в этом. Пусть каждый торговец огурцами на рынке Кармель считает себя Рокфеллером, а каждая дамочка из Рамат-Авива мнит себя Клаудией Шиффер. Кроме некоторых неудобств в общении, этот феномен меня не особенно удручает. Другое дело, когда подобная переоценка переносится на людей заметных, поющих первыми голосами. Ведь и в этом случае утверждается «достоинство» обывателя - теперь обывателя-болельщика. Ему необходимо, чтобы выиграла именно та лошадь, на которую он поставил. Тогда, кроме прочего, он может записать в свой актив еще и недюжинную проницательность.

И опять мне не хочется приводить примеры. Заметные люди потому и заметны, что у всех на виду. Их лица не сходят с телеэкранов, их густые речи льются мутным потоком из всех динамиков. И, может быть, самым высоким достоинством «маленького» человека в этой среде является осознание того, что такая жизнь его недостойна, что ставить на лошадь, какой бы резвой она ни была, имеет смысл только на ипподроме, что утверждая липовое достоинство в своем псевдокумире, человек унижает, а отнюдь не возвышает самого себя.

Я хочу вернуться к тому, с чего начал. Истинное достоинство всегда противостоит обстоятельствам и никогда не идет у них на поводу. Достойная жизнь - это череда глубоких разочарований, горьких утрат, но, вместе с тем, это и обретение той самой силы, которую поэты именуют любовью, а философы - презрением к смерти. Достойная жизнь - это верность опыту. А опыт, в свою очередь, это непрерывное познание света и тени.

Упущенных побед немало,
Одержанных побед немного,
Но если можно бы сначала
Жизнь эту вымолить у Бога,
Хотелось бы, чтоб было снова
Упущенных побед немало,
Одержанных побед немного.

Д. Самойлов

Одержать верх в дежурном споре, наверное, приятно. Высокий подъем голени, согласен, делает женскую фигуру изящнее. Туго набитый кошелек, конечно, избавляет его владельца от некоторых частных проблем. Но можно быть красивым, знаменитым, влиятельным, нищим, больным, умирающим - и оставаться в любом из этих состояний полным ничтожеством. Можно быть счастливым, здоровым, грубым, тихим, безобидным, подлым, вероломным - и считать, что проживаешь достойную жизнь. Стройным быть легче, чем порядочным. Кокетничать перед зеркалом неизмеримо проще, чем отвечать за каждый свой шаг, за каждое свое слово, за каждую свою мысль. Давать показания следователю приятней (да-да, не спорьте!), чем отчитываться перед самим собой. Да и лгать себе преступней, чем лгать судье, который, возможно, тоже не отлипает от зеркала.

Только не принимайте мои слова за пустую болтовню об ответственности. Я далек от профанации, основанной на глупейшем из лозунгов: «Начни с себя!» Ведь я говорю не о «мирном процессе» и даже не о строительстве моста через ручей Аялон. Я говорю о любви, непременном атрибуте чрезвычайно редкого человеческого качества - истинного достоинства. О любви к женщине, но не только; о любви к родине, но не только; о любви к жизни, но не только... Я говорю о способности объять необъятное, о некоем, если можно сказать, ресурсе глубокой и чистой нежности, готовой выплеснуться на любой, даже самый незначительный объект мироздания.

Мир только кажется жестким и жестоким. На поверку он чрезвычайно нежен и хрупок. В детстве от каждого из нас он требовал бережного к себе отношения. Таких, кто прислушался к этому требованию, единицы. Таких, кто жалеет, что не прислушался, тоже не много. Массовка танцует на осколках мира, разбившегося вдребезги в тот момент, когда родилась демократия, когда большинству стало необходимо утвердиться в самообмане, когда рядовой избиратель начал кокетливо крутится перед зеркалом и различать в случайных бликах амальгамы некое подобие нимба над своей головой. Этот нимб украшает его тусклый лик ровно настолько, насколько приставка «у-» «украшает» слово «божество».

Упрек в том, что мои рассуждения далеки от реальности, не принимается. Во-первых, никто, кроме самых ограниченных людей, не может дать уверенное определение этой самой реальности. Во-вторых, еще со времен античных плюралистов существует вполне разумное предположение, что ложных реальностей много, а истинная - одна. Причем, ложные густо населены человечеством, а истинная чаще всего пустует. У меня нет ни грана сомнения в том, что любое, даже самое честное в мире зеркало лжет. Поэтому заглядывать в него я бы советовал только в процессе бритья или нанесения макияжа.

1999 г.