______________________________________________

Действующие лица

Часть первая   [II] [III] [IV] [V] [VI] [VII] [VIII]

Часть вторая   [IX] [X] [XI] [XII] [XIII]

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

Сцена -  некое подобие репетиционного зала. Слева - небольшое возвышение. На нем – несколько ресторанных столиков, покрытых белой бумагой. За одним из них вполоборота к зрителям сидит Листопад. В центре сцены - журнальный столик, на котором газета, пепельница, несколько листков бумаги с машинописью и настольная лампа. Перед столиком, по правую его сторону, ряд сцепленных воедино старых театральных кресел с выцветшей обшивкой. Пространство за ними (правый угол сцены) не освещено. Пыльно, неухожено. У задника валяются какие-то транспаранты, щиты, пластиковые бутылки, бумажные стаканчики, обычный общественный мусор. На полуистертом продолговатом  фонаре над сценой написано: " ихо! Идет  епетиция!"

ЛИСТОПАД. Вот и прожил свою жизнь, пролистал. Отшелестел страницами. Дослужился, фигурально выражаясь, до генерала. Понатыкал на своем пути подлокотников, подоконников и подполковников. А прислониться не к кому. Не говоря уже про опереться. Исчезло все, просыпалось песком между пальцами – не удержал ни одной песчинки...
Недостарался. Недоплакал. Недолебезил.
Всю жизнь делал вклады не в тот банк. Всю жизнь проценты начислялись только на мои долги. Думал, что достоин любви без унизительной артподготовки. Не верил в отдачу, самонадеян был до отвращения, горд – до столбняка. Что, кричал, идти на попятный? Мне?! Да кто вы такие! Чтобы я доказывал свою любовь только через унижение? Да никогда! Разве нет более достойного способа? Что? Водить в кино? Носить на руках? Дарить цветы? Почему не мне и не меня? А мытье посуды! Разве генеральское это дело?!

Из темного правого угла сцены раздается голос: "Стоп-стоп-стоп!" В освещенное пространство у журнального столика входит Стонов.

СТОНОВ. Стоп! Арсений Викторович, ну, куда же вас, родной мой, понесло! Поймите, это главный монолог вашего героя. Нет у него уже никаких обид – осталась только горечь и злость. Тихая такая безысходная горечь и черная такая злость... Понимаете? Не надо давить. Вы всех уже простили. Давайте-ка еще разочек - с цветов...

Садится на режиссерское место возле столика.

ЛИСТОПАД. Дарить цветы? Почему не мне и не меня? А мытье посуды! Разве генеральское это дело? Ребенка искупать – куда ни шло. Какой-никакой воспитательный момент. Но остальное противно моей природе. Если этим милым словом можно назвать мертвейшую пустоту внутри меня... Так и промучился целую жизнь...

СТОНОВ. А сейчас вы  плачетесь, ей-богу! Арсений Викторович, милый, откуда у вас сегодня такие перепады? Злее, жестче и... спокойней! Сквозь зубы, Арсений Викторович! Промучился! Так мне и надо! И плевать я хотел на ваши сожаления!..

ЛИСТОПАД. Так и промучился целую жизнь. Единственную, между прочим. Хотя – не жалко. Кукарекал по утрам о чувстве собственного достоинства, но никого не пробудил. Только охрип почем зря. Что касается долга, то о нем у меня превратное представление. Долги надо отдавать чужим. А свои люди всегда сочтутся. Терпимостью, например, мягким прощением, добротой... Не понимаю ни отшельников, ни многоженцев. И те, и другие наказывают себя одиночеством – в пустыне или в постели с женщиной – разница, по сути, невелика. Везде горизонт отодвигается по мере твоего к нему приближения. То есть – близость недостижима. Вот в чем костыль!..

Закуривает.

Ни с кем никогда не был до конца откровенным!

СТОНОВ. Стоп!

ЛИСТОПАД. Даже до середины.

СТОНОВ. Стоп!!

ЛИСТОПАД. Разучился еще в детстве, когда смеялись над моими оплошностями. Я не мог снести и замкнулся. Как электрическая цепь.

СТОНОВ. Да стоп же, я сказал! Остановите его кто-нибудь!

Из темного пространства в глубине сцены возникает Нюша, делает Листопаду запрещающие знаки, но он на них не реагирует.

Почему он курит? Арсений Викторович, зачем? Курить на сцене – это признак дурного вкуса или полной беспомощности. Вам это известно, наверное, лучше меня...

НЮША. Там есть ремарка, Александр Никитич...

СТОНОВ. Что? Какая ремарка? Где текст? Дайте мне текст!

Нюша подбегает к режиссерскому столику и начинает судорожно ворошить листы с текстом. Находит, вся вспыхивает от радости и торжественно протягивает Стонову бумажку.

Так... А где автор?

Нюша разводит руками.

Нюша, где автор, я спрашиваю?

НЮША. Александр Никитич, я тут ни при чем! Я ему с утра названиваю...

СТОНОВ. Нюша, я поставил вопрос. Твоя задача крайне проста: дать на этот вопрос вразумительный ответ. Где автор?

Нюша наклоняется и быстро шепчет Стонову на ухо.

Что? Опять?! О, нет!..  Я этого не вынесу...

ЛИСТОПАД. Вот и я не мог вынести и замкнулся. Как электрическая цепь. Так до сих пор и гоняю внутри себя переменные токи. Только сопротивление уменьшается с годами, и одиноко там, в пустоте, даже отрицательно заряженным частицам. Силы уходят, прислониться хочется. Дети? Ну, это только в сказках бывает, в книжках, в кино. Чтобы на детей можно было опереться духом?
Не смешите
палача –
промахнется,
хохоча!
Тело твое дети еще поддержат – когда в больницу или на кладбище, а вот душу...

СТОНОВ. Вы отсутствуете в монологе, Арсений Викторович! Где вы витаете? Что с вами сегодня? Скажите мне, дорогой, какие чувства испытываете вы, лично вы, зная наверняка, что ваши дети обязательно придут проводить вас в последний путь? Гордость? Ведь не забудут же! Или горечь – ведь только на похороны и придут! У вас есть дети, Арсений Викторович?

ЛИСТОПАД. Дочь... Леночка... Была...

СТОНОВ. Что? Не слышу!

ЛИСТОПАД. Моя дочь умерла, Саша...

СТОНОВ. Ах, вот как! Простите великодушно! Не знал... Простите и примите соболезнования... Может быть, хватит на сегодня? Нет? Ну, тогда давайте продолжим. Будьте добры, с того места, где про Олечку. То есть, Валеньку. Ага... Тихо! Поехали!..

ЛИСТОПАД. Нет ничего общего между супружеской верностью и отсутствием измен. Вот Юлечка, например, мать моих детей...
Ха-ха-ха!..
Юлечка
Упала
Со cтулечка!.
Ха-ха-ха!.
Невозможно вульгарная женщина!.. Именно поэтому все, включая меня, всегда считали ее форменной блядью.

СТОНОВ. Что? Что вы сказали? Какая блядь?! Как вам не совестно, Арсений Викторович! Вы же на подмостках! Контекст вашего монолога не допускает никаких блядей! (Нюше). Где текст? Как там у автора? Ну-ка, найди это место!

Нюша снова бросается к листкам, выхватывает один из них, читает про себя и опять виновато разводит руками

Ну что? А? И в тексте блядь?

Нюша виновато кивает. Стонов вопит:

Убрать! Похерить!! Вымарать набело!! Где он, этот дерьмотург? Нюша, ты помощник режиссера или кто? Я требую автора! Немедленно! Отпоите его чем-нибудь и привезите сюда!..

Нюша бросается сначала в одну кулису, потом в другую, в нерешительности останавливается на авансцене, вглядывается в зал, будто там может оказаться искомый объект, затем вынимает из кармана телефон и скрывается в темной части сцены.

Давайте, Арсений Викторович, заменим это слово каким-нибудь эвфемизмом. Придумайте что-нибудь, пока этого кретина приводят в чувство...

ЛИСТОПАД. Юлечка упала со стулечка!.. Ха-ха-ха!.. Невозможно вульгарная женщина!.. Именно поэтому все, включая меня, всегда считали ее форменной...

СТОНОВ. Ну!..

ЛИСТОПАД. Бля-я-я-ядью...

СТОНОВ. Нет, это просто катастрофа! Меня сейчас стошнит...

ЛИСТОПАД. А она, стерва,  ни разу мне не изменила. Именно в силу своей вульгарности она была и остается верной женой – в протокольном, конечно, смысле. Знаете, как такие бабы крутят динамо? Супружеская верность – это отсутствие прелюбодеяния в сердце твоем, человек! Что же касается порядочности, то она все-таки подразумевает некие осознанные усилия, а в Юлечке все стихийно –
от верхнего «ля»,
до нижнего белья...
В горе она ревет белугой, а в радости – стыдно признаться! - хрюкает, как порося...
Сынок уже вырос. Женат. Рожать, правда, не собирается – и правильно. Экономит, вынюхивает. Меня вспоминает, когда нужны деньги. Отстегиваю ему по инерции с генеральских своих дивидендов. Не жалко. Хотя знаю, что не окупятся эти затраты, как и факт его купания в эмалированной ванночке двадцать четыре года назад. Дочь – студентка и дискотетчица. Лишь бы не забеременела!.. Жена... У-у-у-у!.. Впрочем, про нее-то все уже сказано.

СТОНОВ. Минутку! Ничего про нее пока не сказано, Арсений Викторович. Представьте себе женщину, которую можно обрисовать одним словом! Но не тем, конечно, которое вставил в текст этот безумец Мудрик! Помните игру в ассоциации? Ну, курица, скажем. Или... газель... В случае вашего героя это – междометие «У!»  Зритель сразу должен понять, что жена вашего героя – не «Ё» и не «Бэ», а именно «У!»... Попробуйте-ка еще разок!

ЛИСТОПАД. Жена... У-у-у-у!..

СТОНОВ. Вот-вот... Уже теплее!.. Ну-ка, еще разок, более экспрессивно!

ЛИСТОПАД. Жена... У-у-у-у!..

СТОНОВ. Браво! Затвердите себе это место на досуге, Арсений Викторович! Поехали дальше...

ЛИСТОПАД. Но вот какая мысль стала доставать меня в последнее время. Не терзать, а именно доставать. Придет, достанет так нежно, дернет легонько за рукав, и тут же отваливает, опустошив.
Неужели я никогда никого не любил?
И если да, то почему? Не способен? Чушь! Я способен на многое! Не довелось? Специально не искал, врать не буду. Но меня-то самого было видно ох как издалека! Я же весь сверкал – в лучшие-то годы! Неужто ни одной не взбрело в голову околдовать? Высокомерие... Вот заноза, которая торчит из ладони моей жизни. Меня всегда считали высокомерным. А я никогда таким не был - просто много молчал. Но вовсе не потому, что был себе на уме. Скорее, из-за боязни промахнуться. Всю жизнь, с самого раннего детства, не умел я сознавать свою правоту, гордиться победой в споре или драке. Зато неправоту переживал не в пример другим – остро, глубоко, больно. Чувство вины – вот что разъело меня изнутри, как ржавчина. Мерзкое, вязкое чувство...

СТОНОВ. Ни в какие ворота! Стоп! Остановитесь, я хочу кое-что пояснить... Арсений Викторович, дорогой! Поверьте, я уважаю ваши заслуги. Вы - актер старой школы, профессионал. Но, миленький, зачем вы преподносите нам чеховского Иванова? Кому он нужен в этой стране, в это время, в этой пьеске, которая, при всех ее достоинствах, всего лишь глупая халтура с потугами на драму? Кто поймет у нас Иванова? Кого он может пронять своей тоской? Меня? Нюшу? Нашего автора-алкоголика, пропивающего последнюю память? Современного зрителя, находящегося на начальной стадии необратимого распада личности? Помните последнюю ремарку в «Иванове»? Я вам напомню – она звучит так: «Отбегает в сторону и застреливается». Но это – Иванов. А ваш герой, Арсений Викторович, «отбегает в туалет и тужится». И в этом его духовный подвиг! Ухватили разницу? А? Вот и объясните мне все про своего героя!..

ЛИСТОПАД. Слушай, бедняга... Объяснять тебе, кто я – честен или подл, здоров или психопат, я не стану. Тебе не втолкуешь. Был я молодым, горячим, искренним, неглупым; любил, ненавидел и верил не так, как все, работал и надеялся за десятерых, сражался с мельницами, бился лбом об стены; не соразмерив своих сил, не рассуждая, не зная жизни, я взвалил на себя ношу, от которой сразу захрустела спина и потянулись жилы; я спешил расходовать себя на одну только молодость, пьянел, возбуждался, работал; не знал меры... И вот как жестоко мстит мне жизнь, с которою я боролся! Надорвался я!..

СТОНОВ. Сдохнуть и не жить!..

ЛИСТОПАД. С тяжелой головой, с ленивою душой, утомленный, надорванный надломленный, без веры, без любви, без цели, как тень, слоняюсь я среди людей и не знаю: кто я, зачем живу, чего хочу? И мне уже кажется, что любовь – вздор, ласки – приторны, что в труде нет смысла, что песня и горячие речи пошлы и стары. И всюду я вношу с собою тоску, холодную скуку, недовольство, отвращение к жизни... Погиб безвозвратно!.. Эх-ма!..

СТОНОВ. А-а-а-а-а! Хватит! Прекратите издевательство! Послушайте, господин артист! Вы, наверное, считаете меня идиотом? Но даже если это так, я не настолько дремуч, чтобы не отличить почерк классика от каракулей нашего с вами автора. Скажу больше. Вы пропустили в этом чеховском монологе такую, например, фразу: «В тридцать лет уже похмелье, я стар, я уже надел халат...» Сколько вам лет, Арсений Викторович?

ЛИСТОПАД. Шестьдесят девять.

СТОНОВ. Вот видите! Какой же из вас, к черту, Иванов! Вам уже и Фирса в «Вишневом саду» играть поздно! Нюша!..

Нюша вновь возникает из тьмы, подбегает к Стонову и виновато шепчет ему на ухо.

Что? Не понял! Что значит «точно по тексту»? Минутку... Где это место?

Нюша протягивает листок с текстом.

Так, так... Вот... «Был я молодым, горячим, искренним, неглупым; любил, ненавидел и верил не так, как все...» А-а-а-а!!! Где этот мудозвон! Вези его сюда в любом состоянии – я его просто порву, мразь такую!.. Иди, скажи Нильскому!..

НЮША. Не пойду.

СТОНОВ. Что? Саботаж? Почему это ты не пойдешь? Ну-ка, кругом – и марш наверх, к директору! Пусть немедленно организует сюда привод, привоз или даже принос автора!

НЮША. Я... не могу. Понимаете, как бы это сказать... У нас с Нильским... м-м-м... разные... мировоззрения.

СТОНОВ. Сдохнуть и не жить! Вы слышали, Арсений Викторович? Оказывается, наша юная помреж и директор театра обладают воззрениями на сущее! И даже имеют разные мнения по этому поводу! Этого мне еще не хватало! Хорошо, девушка. Я пойду сам. С надеждой, что это единственное, чего ты в своей должности сделать не  можешь... Уф!.. Арсений Викторович, отдохните, дорогой, посидите в кулисах, сходите в буфет. Дайте мне прийти в себя, умоляю!.. (Уходит).

Затемнение.

[к началу]     [к эпизоду II]