______________________________________________

Действующие лица

Часть первая   [I] [II] [III] [IV] [V] [VI] [VII] [VIII]

Часть вторая   [X] [XI] [XII] [XIII]

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

IX.

Репетиционный зал преображается в банкетный. К столикам, стоящим на условной сцене, добавляется еще несколько - в глубине. Слышны звуки идущего где-то за стеной или над потолком спектакля – музыка, пение, эпизодический смех зрителей и аплодисменты. Несколько официантов сервируют столы. Справа, возле условной двери, как на часах, стоят Колян и Фыря. Входит Нильский. Он – в старом фраке, взятом из костюмерной. Выглядит совершенно нелепо. Проходит по сцене, по-хозяйски оглядывает столы и оформление зала.

НИЛЬСКИЙ (Коляну). Братан, принеси-ка сюда эту дуру с моего стола.

КОЛЯН. Какую дуру? Там у тебя этих дур...

НИЛЬСКИЙ. Ну, эту, как ее, с кнопками и трубой… Селектор!

КОЛЯН. Угу. (Уходит).

Нильский берет с одного из столиков бутылку коньяка и внимательно изучает этикетку. Ставит на стол, берет фужер, разглядывает его на свет, берет со стола бутылку минеральной воды, открывает, наливает, пьет.

НИЛЬСКИЙ (проходящему мимо официанту). Эй, братан, тормозни-ка на минутку. Коньяк правильный?

ОФИЦИАНТ. Не в курсе. Какой отгрузили, такой и привезли.

НИЛЬСКИЙ. А кто грузил?

ОФИЦИАНТ. Ну, эти, из «Метрополя».

НИЛЬСКИЙ. Ага, понял…

Жестом отпускает официанта, достает телефон. Набирает номер.

Ты кто? А, Эдик... Это Нильский из театра. Маманю позови! Ага. Жду. Але! Семеновна? Это Нильский из театра. Здорово! Скажи мне, старушка, этот коньяк, ну, который ты мне сейчас доставила, он, надеюсь, не паленый?.. Слушай, Семеновна, ты мне извилины в косичку не заплетай! Ответь на поставленный вопрос... Какой кредит?! Ну и что! Сегодня я тебе должен, а завтра, глядишь, и ты мне… Да не вибрируй ты так, Маруся! Будет тебе откат! У меня сегодня полный зал народу, поняла? Уж что-что, а этот банкет я тебе, гадом буду, оплачу! Ну, вот и ладненько… Какие билеты? А где ж ты раньше-то была, лохотронщица? Надо было сегодня, на премьеру!.. Ладно, получишь места в центральной ложе. Бесплатно, между прочим! Гы-ы!.. Ну, ладно, ладно… Долг, старушка,  платежом… Ну, пока… Ай, стой, так что все-таки с коньяком? Але! Але!.. Тьфу ты, мать!..

Прячет телефон в карман. Делает резкий выдох и аккуратно, с расстановкой произносит:

Коза!..

Продолжает инспектировать помещение. Слева на авансцене обнаруживает бра или торшер, дергает за веревочку – света нет. Входит Царько. Фыря преграждает ему путь.

ФЫРЯ. Не положено.

ЦАРЬКО. Да свой я, браток.

ФЫРЯ. Тут все свои.

ЦАРЬКО. Ладно тебе. Позови Нильского!

ФЫРЯ. Батя, тут человек к тебе.

НИЛЬСКИЙ. А, Анастасыч! Здорово, банкир!

ЦАРЬКО. Здорово, банкрот!

Пожимают друг другу руки, похлопывают друг друга по плечам.

НИЛЬСКИЙ (Фыре). Дуй на склад, братан, возьми инструмент и почини эту хренотень. (Показывает на светильник).

Фыря уходит. Входит Колян с селектором. Ставит его на центральный столик, подключает, возвращается к двери и заступает на пост.

НИЛЬСКИЙ. Ну, как там мои бабули, Анастасыч? Разморозились?

ЦАРЬКО. Жду распоряжения. Ты же знаешь, у меня, как в банке!

НИЛЬСКИЙ (смеется). В банке - как в банке. Каламбур! Гы-ы! А такой знаешь: хрящ давал ментам наводку, а они ему – на водку?

ЦАРЬКО. Знаю. И Хряща знаю. Его посадили недавно. За неуплату налогов.

НИЛЬСКИЙ. Слышь, Анастасыч, а спонсор наш крутоват, скажи? Сколько у него капиталу-то?

ЦАРЬКО. Без понятия. У меня же доступа нет. Я даже не знаю, в каком он банке воздух крутит. Я ведь твои замороженные получил через посыльного.

НИЛЬСКИЙ. Как так?

ЦАРЬКО. А так. Томпсон сказал, что у него есть здесь агент, который положит деньги прямо на депозит. Сумму, сказал, надо сразу закрыть, чтобы проценты пока натекли. И никому ни слова, кроме тебя. Но и тебе ни слова о сумме. Приказано сказать: средств достаточно. Даже я не знаю, сколько там точно.

НИЛЬСКИЙ (уважительно). Конспиратор!..

ЦАРЬКО. А то…

НИЛЬСКИЙ. А ты чего не в зале-то?

ЦАРЬКО. Да антракт у них. Ты-то сам спектакль видел? Когда там банкир появляется?

НИЛЬСКИЙ. А я хрен его знаю. Не понимаю в этом ничего и не вмешиваюсь. Стонов меня обзывает за это нетипичным директором. Гы-ы! Я запах люблю... Я же, братан, родился тут, наверху. Прямо в кулисе. Гы-ы!.. Маманя моя, светлая ей память, была в этом театре гримершей, носы клоунам пудрила. Все детство проторчал в гардеробе. А потом улица засосала. Ну, ты знаешь. Так что, по мне лучше кино. Про любовь или про стрельбу. Хотя запах... Запах – люблю...

ЦАРЬКО. Дай попить, а то в горле пересохло.

НИЛЬСКИЙ. А вон – на том столе открытая. Идем, я налью.

Отходят к столу. Появляется Мудрик. Колян его не пускает.

МУДРИК. Да бросьте вы, право слово! Я же свой.

КОЛЯН. Тут все свои.

Мудрик вытаскивает из кармана маленькую фляжку.

МУДРИК. Слушайте, Колян, плесните коньячку со стола, а? А то я до поклона не протяну – помру.

КОЛЯН. Не велено.

МУДРИК. Кем не велено?

КОЛЯН. Батя запретил.

МУДРИК. Да никто же не заметит! Плесните, а?

Нильский и Царько направляются к выходу. Мудрик исчезает, а затем, когда они выходят, протискивается за спиной у Коляна, пробирается к столам и ворует с одного из них бутылку коньяка. Входит Фыря с отверткой и плоскогубцами, проходит через сцену и начинает разбирать светильник. Колян подходит к нему и смотрит. Мудрик уходит, сталкиваясь в дверях со Стоновым. Между ними происходит некое приподнимание шляп, в ходе которого Мудрик с выражением крайней иронии говорит: «То же мне Бергман!», а Стонов с тем же выражением отвечает: «То же мне Стриндберг!» Колян возвращается к двери, видит Стонова, но не задерживает. Напротив, уважительно сторонится. Стонов оглядывает интерьер, идет к одному из столов, наливает себе рюмку коньяка. Выпивает, морщится, берет бутылку, разглядывает этикетку. Машет рукой, наливает еще рюмку и с нею выходит на авансцену – в луч света.

СТОНОВ. Зачем я здесь? Почему? Ради чего? Два года торчу в этом городе, поставил четыре спектакля, а удовлетворения – ни на грош. И бежать, вроде бы, надо, и некуда бежать. Обратно в Москву? В Питер? Кому я там нужен со своими идеями? Все говорят, что я старомоден. Это правда. Люблю все старое, вышедшее в тираж. Люблю растерзанных Чеховым барышень, песни о войне, живые стихи умерших поэтов, а не наоборот... Что же до людей, то судя по тому, что в свои тридцать шесть я остался совсем один, без женщины, без друзей… Людей я, пожалуй, не люблю. Не люблю стариков. И молодых. И зрелых. И агрессивных. И благополучных. И нищих. Боже мой, я не люблю человечество! Другой, наверное, был бы счастлив. Хотя бы количественно. А меня это угнетает...
Выжжено все внутри, выметено начисто – никаких чувств. Да и были ли они когда-то? Наверное, все-таки были. Лет до пятнадцати. А потом исчезли, утонули в океане цинизма, лжи, попыток вертеться… Когда-то мне казалось, что я учусь. Что с годами становлюсь умнее, тоньше, проницательней. Я ставил себе цели, добивался, трудогольничал… И что в итоге? А ничего. Пустота. Вместо крыльев за спиной выросли ядовитые шипы. Ими сколько ни маши, от тверди не оторвешься…

Разглядывает коньяк на свет. Напевает:

Пройдут года, другие лица
Заселят ласковую бездну,
И я тебе не буду сниться,
И я исчезну, я исчезну...
Тьфу, мелодия приклеилась – не отлепить...

Одним глотком выпивает коньяк. Морщится.

Итак, подведем итоги. Два года пронеслись со скоростью катафалка. Я постарел, даже одряхлел. И нет такого источника, от которого я мог бы напитаться силой. Опустошение – вот самое точное определение… Пусто внутри и гулко.
...Этой ночью снился листопад. Не Арсений, конечно, а осенний. Не Арсений, а осенний... Гм... Каламбур! Надо Нильскому рассказать... Снилось, будто сильный ветер проходит по роще, как стальная бритва, и оставляет за собой лес-сироту, голый настолько, что голее не бывает, просматриваемый насквозь, как скелет. Одни стволы. Черные, как штрих-коды. И с той, с обратной стороны этого леса, не видно ничего. Даже горизонта. И будто влечет меня туда какая-то мутная сила. Я сопротивляюсь, царапаюсь, кусаюсь, как потопляемый щенок, но тщетно. Задыхаюсь, понимая, что еще мгновенье - и что-то тупое вытолкнет меня в эту инфернальную пустоту, и погибну я, сгину безвозвратно... Жуть!.. Такого страха я не испытывал с детства... Но утром все-таки проснулся... И ладно. Не хватало еще заниматься толкованием снов...
Интересно, откуда сегодня столько зрителей? Неужели пришли на Листопада и Мудрика?

ФЫРЯ (продолжая возиться со светильником). Симулякр.

Стонов вздрагивает. Оглядывается.

СТОНОВ. Что, простите?

ФЫРЯ. Я сказал, что ваш новый спектакль в достаточно полной мере отражает внепонятийную фиксацию опыта, которого у вас нет. Это чистой воды Wag the Dog, когда хвост виляет собакой.

СТОНОВ. Вот как?

ФЫРЯ (отвлекаясь от работы). Ваш спектакль – это некая копия, оригинала для которой не существует. Вы поместили на сцену сгусток жизни, основанный на реконструировании в ходе коммуникации вербальных партнеров сугубо коннотативных смыслов. Опрощая данное высказывание до абсурда, скажу, что вы поставили спектакль про то, чего сами прожить по тем или иным причинам не смогли или не сумели. А, скорее, просто ваше время еще не пришло.

СТОНОВ. Простите, но откуда вы все это… Вы ведь, если не ошибаюсь…

ФЫРЯ. Да, конечно. Но по образованию я философ. А в охране работаю по призванию – считаю духовную структуру этой деятельности достаточно близкой к моей специализации.

СТОНОВ. А какая у вас специализация?

ФЫРЯ. Мышление интенсивностей в раннем постмодернизме.

СТОНОВ. Действительно, очень близко... В таком случае, давайте знакомиться! (Протягивает руку). Я Стонов. Александр. Можно просто Саша.

ФЫРЯ (пожимает Стонову руку). Федор. Можно просто Фыря – так дефинировал меня директор театра.

СТОНОВ. Так вы говорите, Федор, что спектакль не удался?

ФЫРЯ. Напротив. Это, по-моему, лучшая ваша работа.

СТОНОВ. А вы и другие видели?

ФЫРЯ. Я театрал.

СТОНОВ. Поразительно! А не могли бы вы, Федор, рассказать об этом спектакле подробнее. А то мне все как-то не удается отстраниться, взглянуть извне, понимаете?

ФЫРЯ. Охотно. В этом спектакле, в отличие от ваших прежних работ, вы пошли на поводу у автора текста.

Стонов делает протестующий жест.

Не спорьте, Александр! Во-первых, в этом нет ничего зазорного. Быть ведомым -  это почетное и очень творческое занятие. Важнее другое – кто имманентно доминирует в тандеме «ведущий – ведомый». Матвей Ильич Мудрик в вашем случае четко реализовал формулу Павича.

СТОНОВ. Какую формулу?

ФЫРЯ. Павич в «Хазарском словаре» написал: «Один из верных путей в истинное будущее – это идти в том направлении, в котором растет твой страх». Мудрик вытолкнул вас именно на эту дорогу.

СТОНОВ. Да? Знаете, как-то унизительно ощущать себя вытолкнутым. Будто все это ты сделал против воли.

ФЫРЯ. Конечно, против воли! Иначе бы у вас ничего не получилось! Я думаю, что для вас этот спектакль - бесценный метафизический опыт.

СТОНОВ. Опыт?

ФЫРЯ. Я имею ввиду создание содержательного Нечто из бессодержательного Ничто. Ваш спектакль напоминает драцену, Драконовое дерево на острове Тенериф, которому больше шести тысяч лет. Глядя на него, большинство людей поражаются его уродству. И почти никто не поражается тому, что оно до сих пор живет и дышит.

СТОНОВ. То есть, мой спектакль, по-вашему, привлекает своим уродством?

ФЫРЯ. Просто он живой. И как все по-настоящему живое, он освобождает восприятие жизни от условностей. Согласитесь, что глупо смотреться в зеркало, прожив шесть тысяч лет! Ведь на самом деле уродливо все. В сугубо философском, конечно, смысле. Прекрасной и гармоничной субстанция становится лишь в процессе оживания, когда открывает глаза, распахивает уши, начинает дышать, вибрировать, чувствовать. Именно этого вы и добились. И не верьте тем, кто будет навязывать вашему спектаклю социокультурные или экстралингвистические парадигмы! Будьте проще!

СТОНОВ. Спасибо за совет. Учту.

В зал вбегает Нюша. Она очень нарядна и очень красива.

НЮША (Коляну, взволнованно). Александр Никитич здесь? Я его обыскалась...

КОЛЯН. Тут. (Показывает на Стонова).

НЮША (подозрительно смотрит на Фырю, Стонову, взволнованно). Александр Никитич, миленький, начинаем финальную часть!

СТОНОВ.  Иду, иду... (Фыре). Давайте поговорим после спектакля, Федор! Не исчезайте, пожалуйста, ладно? Просто... Просто, знаете, я так давно ни с кем не говорил...

ФЫРЯ. Непременно поговорим!

Возвращается к возне со светильником.

Легкая перемена света.

[к эпизоду VIII]        [к эпизоду X]